Неточные совпадения
Она только что пыталась сделать то, что пыталась сделать уже десятый раз в эти три дня: отобрать детские и свои вещи, которые она
увезет к матери, — и опять не могла на это решиться; но и теперь, как в прежние раза, она говорила
себе, что это не может так остаться, что она должна предпринять что-нибудь, наказать, осрамить его, отомстить ему хоть малою частью той боли, которую он ей сделал.
— Пойдем, пойдем! — говорит отец, — пьяные, шалят, дураки: пойдем, не смотри! — и хочет
увести его, но он вырывается из его рук и, не помня
себя, бежит
к лошадке. Но уж бедной лошадке плохо. Она задыхается, останавливается, опять дергает, чуть не падает.
Сочетались мы с ней законным браком, и
увезла она меня тотчас же
к себе в деревню, как какое сокровище.
К рыжебородому подошел какой-то толстый и
увел за
собой. Пьяный юноша исчез,
к даме подошел высокий, худощавый, носатый, с бледным лицом, с пенсне, с прозрачной бородкой неопределенной окраски, он толкал в плечо румянощекую девушку, с толстой косой золотистых волос.
Руку Самгина он стиснул так крепко, что Клим от боли даже топнул ногой. Марина
увезла его
к себе в магазин, — там, как всегда, кипел самовар и, как всегда, было уютно, точно в постели, перед крепким, но легким сном.
Подозрительно было искусно сделанное матерью оживление, с которым она приняла Макарова; так она встречала только людей неприятных, но почему-либо нужных ей. Когда Варавка
увел Лютова в кабинет
к себе, Клим стал наблюдать за нею. Играя лорнетом, мило улыбаясь, она сидела на кушетке, Макаров на мягком пуфе против нее.
Обломов стал было делать возражения, но Штольц почти насильно
увез его
к себе, написал доверенность на свое имя, заставил Обломова подписать и объявил ему, что он берет Обломовку на аренду до тех пор, пока Обломов сам приедет в деревню и привыкнет
к хозяйству.
Встает он в семь часов, читает, носит куда-то книги. На лице ни сна, ни усталости, ни скуки. На нем появились даже краски, в глазах блеск, что-то вроде отваги или, по крайней мере, самоуверенности. Халата не видать на нем: Тарантьев
увез его с
собой к куме с прочими вещами.
— Я, друг мой, — рассказывает мне старушка, — уже решилась ему довериться… Что же делать: все равно ведь никто не берется, а он берется и твердо говорит: «Я вручу». Не гляди, пожалуйста, на меня так, глаза испытуючи. Я нимало не сумасшедшая, — а и сама ничего не понимаю, но только имею
к нему какое-то таинственное доверие в моем предчувствии, и сны такие снились, что я решилась и
увела его с
собою.
Она никогда бы не пустила его
к себе ради пьянства, которого терпеть не могла, но он был несчастлив, и притом, когда он становился неудобен в комнате, его без церемонии
уводили на сеновал или отводили домой.
Тут вы вдруг заговорили с Татьяной Павловной по-французски, и она мигом нахмурилась и стала вам возражать, даже очень горячилась; но так как невозможно же противоречить Андрею Петровичу, если он вдруг чего захочет, то Татьяна Павловна и
увела меня поспешно
к себе: там вымыли мне вновь лицо, руки, переменили белье, напомадили, даже завили мне волосы.
Зося сделалась необыкновенно внимательна в последнее время
к Надежде Васильевне и часто заезжала навестить ее, поболтать или
увезти вместе с
собой кататься. Такое внимание
к подруге было тоже новостью, и доктор не мог не заметить, что во многом Зося старается копировать Надежду Васильевну, особенно в обстановке своей комнаты, которую теперь загромоздила книгами, гравюрами серьезного содержания и совершенно новой мебелью, очень скромной и тоже «серьезной».
Сейчас после обеда Половодов
увел Привалова
к себе в кабинет.
С первого взгляда заметив, что они не вымыты и в грязном белье, она тотчас же дала еще пощечину самому Григорию и объявила ему, что
увозит обоих детей
к себе, затем вывела их в чем были, завернула в плед, посадила в карету и
увезла в свой город.
— Прощай, старик, меня ждет мать
к обеду, — проговорил он скороговоркой. — Как жаль, что я ее не предуведомил! Очень будет беспокоиться… Но после обеда я тотчас
к тебе, на весь день, на весь вечер, и столько тебе расскажу, столько расскажу! И Перезвона приведу, а теперь с
собой уведу, потому что он без меня выть начнет и тебе мешать будет; до свиданья!
Мы ему купим остальную часть Капреры, мы ему купим удивительную яхту — он так любит кататься по морю, — а чтобы он не бросил на вздор деньги (под вздором разумеется освобождение Италии), мы сделаем майорат, мы предоставим ему пользоваться рентой. [Как будто Гарибальди просил денег для
себя. Разумеется, он отказался от приданого английской аристократии, данного на таких нелепых условиях,
к крайнему огорчению полицейских журналов, рассчитавших грош в грош, сколько он
увезет на Капреру. (Прим. А. И. Герцена.)]
— Хоть бы ты
к себе Клавдюшку-то
уводила, покуда я колоброжу, — сетовала Степанида Михайловна.
Птицын, человек вежливый и чрезвычайно уживчивый, очень скоро встал и отретировался во флигель
к Лебедеву, весьма желая
увести с
собой и самого Лебедева.
Она села играть в карты с нею и Гедеоновским, а Марфа Тимофеевна
увела Лизу
к себе наверх, сказав, что на ней лица нету, что у ней, должно быть, болит голова.
— Эк тебе далась эта Фотьянка, — ворчала Устинья Марковна, отмахиваясь рукой от пустых слов. — Набежала дикая копейка — вот и радуются. Только
к дому легкие-то деньги не больно льнут, Марьюшка, а еще
уведут за
собой и старые, у кого велись.
Выскочившая на шум Марья
увела родственников
к себе в горенку и этим прекратила скандал.
— Сватайте Наташку: она лицом-то вся в Феню. Я ее
к себе на Богоданку
увезу погостить…
Последнее появление Яши сопровождалось большой неприятностью. Забунтовала,
к общему удивлению, безответная Анна. Она заметила, что Яша уже не в первый раз все о чем-то шептался с Прокопием, и заподозрила его в дурных замыслах: как раз сомустит смирного мужика и
уведет за
собой в лес. Долго ли до греха? И то весь народ точно белены объелся…
Обыкновенно Аглаида
уводила Нюрочку за занавеску
к печке, усаживала в уголок на лавку или
к себе на колени и говорила ласковым шепотом одно и то же...
—
Увезем, видно, с
собой мертвяка, — решил Мосей, раздумывая. — Тут от Бастрыка есть повертка
к старому медному руднику, там на ём есть одна обвалившаяся шахта, ну, мы его туды и спустим. Не стоит провозу-то, гадина!
Петр Елисеич
увел стариков
к себе в кабинет и долго здесь толковал с ними, а потом сказал почти то же, что и поп. И не отговаривал от переселения, да и не советовал. Ходоки только уныло переглянулись между
собой.
— То-то хорошо. Скажи на ушко Ольге Сергеевне, — прибавила, смеясь, игуменья, — что если Лизу будут обижать дома, то я ее
к себе в монастырь возьму. Не смейся, не смейся, а скажи. Я без шуток говорю: если увижу, что вы не хотите дать ей жить сообразно ее натуре, честное слово даю, что
к себе увезу.
Потребовалось много усилий и красноречия со стороны Ярченки, чтобы успокоить актера и Маньку Беленькую, которая всегда после бенедиктина лезла на скандал. Актер под конец обширно и некрасиво, по-старчески, расплакался и рассморкался, ослабел, и Генриетта
увела его
к себе.
Ему дали выпить стакан холодной воды, и Кальпинский
увел его
к себе в кабинет, где отец мой плакал навзрыд более часу, как маленькое дитя, повторяя только иногда: «Бог судья тетушке! на ее душе этот грех!» Между тем вокруг него шли уже горячие рассказы и даже споры между моими двоюродными тетушками, Кальпинской и Лупеневской, которая на этот раз гостила у своей сестрицы.
Потом она стала сама мне рассказывать про
себя: как ее отец и мать жили в бедности, в нужде, и оба померли; как ее взял было
к себе в Багрово покойный мой и ее родной дедушка Степан Михайлович, как приехала Прасковья Ивановна и
увезла ее
к себе в Чурасово и как живет она у ней вместо приемыша уже шестнадцать лет.
Девочку они
увезли с
собой, и она сделалась предметом длинных-длинных писем от Еспера Иваныча
к княгине, а равно длинных и длинных ответов от нее
к нему.
— Пойдем, однако; мне тебе надо много передать, — сказала Мари и
увела его
к себе в комнату.
Тогда она пересаживалась с книгой
к столу и читала про
себя, покуда отца не
уводили спать.
Эта возмутительная история возбудила везде в городе только смех, и хотя бедная поручица и не принадлежала
к тому обществу, которое окружало Юлию Михайловну, но одна из дам этой «кавалькады», эксцентричная и бойкая личность, знавшая как-то поручицу, заехала
к ней и просто-запросто
увезла ее
к себе в гости.
— Тетя, тетя? Возьмите и меня с
собой к вам! — раздался голос Лизаветы Николаевны. Замечу, что Лизавета Николаевна прибыла
к обедне вместе с губернаторшей, а Прасковья Ивановна, по предписанию доктора, поехала тем временем покататься в карете, а для развлечения
увезла с
собой и Маврикия Николаевича. Лиза вдруг оставила губернаторшу и подскочила
к Варваре Петровне.
Он угадал; через минуту все суетились, принесли воды. Лиза обнимала свою мама, горячо целовала ее, плакала на ее плече и тут же, опять откинувшись и засматривая ей в лицо, принималась хохотать. Захныкала, наконец, и мама. Варвара Петровна
увела их обеих поскорее
к себе, в ту самую дверь, из которой вышла
к нам давеча Дарья Павловна. Но пробыли они там недолго, минуты четыре, не более…
— Да письмо-то Аркадий
увез с
собой! — продолжала Муза Николаевна тем же недоумевающим тоном: ее очень удивляло, почему Сусанна не упоминала ей ни о каком русском. «Конечно, весьма возможно, что в такие минуты она все перезабыла!» — объяснила
себе Муза Николаевна. — Ну-с, слушаю дальнейшие ваши похождения! — отнеслась она
к Аггею Никитичу.
Егор Егорыч, не меньше своих собратий сознавая свой проступок, до того вознегодовал на племянника, что, вычеркнув его собственноручно из списка учеников ложи, лет пять после того не пускал
к себе на глаза; но когда Ченцов
увез из монастыря молодую монахиню, на которой он обвенчался было и которая, однако, вскоре его бросила и убежала с другим офицером, вызвал сего последнего на дуэль и, быв за то исключен из службы, прислал обо всех этих своих несчастиях дяде письмо, полное отчаяния и раскаяния, в котором просил позволения приехать, — Марфин не выдержал характера и разрешил ему это.
И Перстень исчез в кустах,
уводя за
собою коня. Разбойники один за другим пропали меж деревьев, а царевич сам-друг с Серебряным поехали
к Слободе и вскоре встретились с отрядом конницы, которую вел Борис Годунов.
— Он
увез. Собственные, говорит, маменькины образб. И тарантас
к себе увез, и двух коров. Все, стало быть, из барыниных бумаг усмотрел, что не ваши были, а бабенькины. Лошадь тоже одну оттягать хотел, да Федулыч не отдал: наша, говорит, эта лошадь, старинная погорелковская, — ну, оставил, побоялся.
Дело приняло такой оборот, что Татьяне Власьевне наконец пришлось согласиться на все, а то этот блажной Порфир Порфирыч и в самом деле уедет обедать
к Вуколу и всю компанию за
собой уведет.
Когда кузнеца
увели в острог, никто не позаботился о его сыне, кроме сапожника. Он тотчас же взял Пашку
к себе, Пашка сучил дратву, мёл комнату, бегал за водой и в лавочку — за хлебом, квасом, луком. Все видели сапожника пьяным в праздники, но никто не слыхал, как на другой день, трезвый, он разговаривал с женой...
Увез с
собой в Харьков, определил
к Дюкову — и вот Горев.
Орлов хранит у
себя письмо одной четырнадцатилетней гимназистки; она, возвращаясь из гимназии, «замарьяжила на Невском офицерика», который будто бы
увел ее
к себе и отпустил только поздно вечером, а она поспешила написать об этом подруге, чтобы поделиться восторгами.
Я прохворала месяца полтора и едва еще держалась на ногах, когда моя бабушка, единственная моя родственница, и то дальняя,
увезла меня
к себе в деревню.
Аню княгиня,
к крайнему прискорбию ее матери, тоже
увезла с
собою.
Я
увел его
к себе в сад и уложил там под деревом, и потом весь день и всю ночь я и Маша по очереди сидели возле него.
На другой день Анна Юрьевна в самом деле заехала за бароном и
увезла его с
собой. Дом ее и убранство в оном совершенно подтвердили в глазах барона ее слова о двадцати тысячах душ. Он заметно сделался внимательнее
к Анне Юрьевне и начал с каким-то особенным уважением ее подсаживать и высаживать из экипажа, а сидя с ней в коляске, не рассаживался на все сиденье и занимал только половину его.
— Да ты слушай! Денег сейчас тебе сто… ну, двести рублей. Да слушай же, братец, не торопись. Денег сейчас тебе… ну, триста рублей. Потом
увезу я тебя
к себе в деревню и сделаю над всеми моими имениями вроде как обер-мажордомом… понимаешь?
Истина не нужна была ему, и он не искал ее, его совесть, околдованная пороком и ложью, спала или молчала; он, как чужой или нанятый с другой планеты, но участвовал в общей жизни людей, был равнодушен
к их страданиям, идеям, религиям, знаниям, исканиям, борьбе, он не сказал людям ни одного доброго слова, не написал ни одной полезной, непошлой строчки, не сделал людям ни на один грош, а только ел их хлеб, пил их вино,
увозил их жен, жил их мыслями и, чтобы оправдать свою презренную, паразитную жизнь перед ними и самим
собой, всегда старался придавать
себе такой вид, как будто он выше и лучше их.